В следующей строфе — опять резкий переход к большому обобщению («И в мире тысяча путей» и т. д.). Здесь один из ключевых образов поэмы и всего Твардов¬ского — и здесь впервые главный герой назван по имени и по фамилии, выделен из безымянного потока. И после этого — новый скачок масштаба, переход к более близ¬кой конкретности, бытовой, зримой, как в описании перевоза, но сконцентрированной на главном персонаже. Но и тут сначала не он сам непосредственно описывается, а его дорожное снаряжение, то, что ему заменяет дом, что едет с ним. И мы видим, как «бредет в оглоблях серый конь» (дальше в поэме мы узнаем еще, что он «копейчатый») «Под расписной дугой, // И крепко стянута супонь // Хозяйскою рукой». Обычной для Твардовского системой косвенных «метонимических» дета¬лей мы узнаем первую черту нашего героя — он заботливый хозяин. А конь — это ведь второй герой поэмы, единственный, кроме самого Моргунка, кто проходит всю ее дорогу. И другие черты: опрятный («умытый в бане, наряжен»), сознающий значительность своего путешествия. И два последовательных поведенческих сравнения: первое — «как будто в город, на базар» и второе— усиливающее первое — «как будто в гости едет он // К родне на пироги». Оба сравнения отражают и две формы крестьянского нормального быта, содержат и смутный намек на будущие встречи Моргунка (такие и совсем не такие) и некоторый контраст с теми действительными трудностями и действительной длительностью его пути, в котором быстро порыжеет его пиджак. Следующая строфа вновь возвращает к образу самой дороги, бегущим столбам, и впервые упоминается, что оставлено: двор далеко за спиной, родная хата, не видать уже ни крыши, ни трубы. И после паузы, акцентированной многоточием, заключительная строфа главы-увертюры, — опять деталь сопутствующего пейзажа, аккомпанирующая, настроенческая: «По ветру тянется дымок // Ольхового куста». И за ней — с еще одним резким пере¬ходом — заключительные две строчки главы, где впервые дана прямая речь Моргунка: «Прощайте, — машет Моргунок, — // Отцовские места». Слова одним штрихом вскрывают и сдержанную боль прощания, и решимость ее преодолеть. В одном из первоначальных набросков эта сцена была усилена тяжелой сценой прощания с собакой, увязавшейся за хозяином. Но Твардовский убрал ее, решил сделать первую главу сдержаннее, лаконичнее и вместе с тем более многосоставной.

В первой главе сразу же твердо выявляется и господствующая интонация всей поэмы. Дальше она будет сплетаться, оркестроваться с другими, но останется господствующей. Дневниковая запись, сдержанно взволнованная, неторопливая, но местами с более учащенным дыханием; типично разговорная, с тире и многоточиями, с назывными предложениями — и одновременно очень певучая. Но автор дневника еще большей частью остается за сценой. Вновь возникает принцип движущегося настоящего, который мы видели уже в «Гостеприимстве», но теперь удивительно обогащенный совмещением разных масштабов конкретности описания и мастерством то скрытого, то более явного мелодического начала, причем оно в основном общей схемой движения ритма и системой параллелизмов и меньше — набором звуковых конторок. Намечается в первой главе и общий основной композиционный принцип поэмы. Чередование кусков с непосредственным действием персонажа или встречных ему людей, и кусков, описывающих самый путь, попутные картины пейзажа, быта и более отдаленные ассоциации. В последовательное движение вкраплены более детальные поведенческо-психологические наблюдения. И сразу же подчеркнута населенность дороги другими людьми, которые также имеют свои пути. Таким образом, выступает и слитный образ самой дороги, ее множественности и целостности.

Следующие главы поэмы чередуются по тому же принципу — более динамические с более определенным фабульным действием и более «описательно-настроенческие», иногда с лирическими отступлениями самого героя и дополнительными рассказами или высказывания¬ми встречных персонажей. Внутри отдельных глав намечается аналогичное чередование, но обычно более сложное, чем в первой главе. Чередование идет со своеобразным, спиральным нарастанием неизбежного краха иллюзий Моргунка и реальной необходимости выбора, решения. Конец все же сохраняет элемент незаконченности, недосказанности. Поэма начинается дорогой и кончается дорогой. Но в пределах этого незавершенного путешествия имеется четкая структура. В этой структуре есть аналогии со структурами сказочных путешествий, но имеете с тем это — структура четкого, реалистического познания, с серией случайных но вместе с тем художественно обусловленных эпизодов, нанизанных на основной сюжетный стержень. С четкой мотивацией поступков, поведений; случайность встреч усиливает впечатление естественности потока жизни, событий. И все привязано к определенному, совсем не сказочному, как бы задокументированному хронотопу, месту времени и совсем не сказочным бытовым персонажам. Точнее говорить не о сказочных элементах поэмы, а о ситуациях, заостренных до анекдотичности, о слиянии гротеска, квазиочерковой повествовательной и описательной точности, анекдота и психологически-бытовой повести.

Изображение колхозного благополучия сосредоточено в последних трех главах поэмы, сделано по принципу изображения будущего в настоящем, идеального в по¬вседневной реальности. И здесь опять неожиданная перекличка с «Торжеством земледелия» Заболоцкого. Но Заболоцкий забегает очень далеко вперед, а современные фигуры у него подчеркнуто условно-символические. Твардовский, в соответствии со своей поэтикой, пытается изобразить лучшее будущее самого бегущего дня в этом же бегущем дне. Забегая вперед, Твардовский все время сохраняет границу реально возможного. Изображает то, что было или могло бы быть, хотя оставалось за сценой и другое, что также было.

Внутренний сюжет неотделим от внешнего, движется вместе с ним, но не строго с ним совпадает, и в его движении роль особых узловых моментов играют отдельные афористические формулировки. Путником этого пути является Народное Сознание, а конкретное путешествие Моргунка в его видимом хронотопе выступает как метафора-символ (но не аллегория). Пути, Переправы, Перепутья. И движение в пространстве выступает как реализация движения во времени, трудностей этого движения. Характерно сочетание множественности персонажей и выделенности главного героя. У Твардовского система путей — всегда система путников. Но в этой поэме его пути впервые становятся такими густонаселенными, а путники, даже эпизодические, впервые получают такие конкретные при¬меты. Твардовский умеет самых мимоходных персонажей обозначить каким-то неповторимым поведенческим или языковым штрихом. Например, встреченного предсельсовета — одной его фразой: «Ну что ж, понятно в целом». Это голоса с многообразными интонациями, часто — певучие; разговор местами нечувствительно переходит в нечто песенное, как в диалоге-дуэте Моргунка с другом-сватом в главе третьей, или в женской песне в конце главы четырнадцатой. Иногда — это голос героя, разговаривающего с собой; или даже и сам авторский голос; изредка своеобразное слияние этого голоса с голосом героя, как в гимне-обращении к Земле в главе четвертой. Своеобразными персонажами являются и бессловесные существа. Например, любимый конь, который путешествует со своим хозяином. Тут — отражение особой роли лошади в крестьянском хозяйстве и сознании. Вспомним стихи «о коне» раннего Твардовского. Но при всем мастерстве изображения всех этих многочисленных путников их приметы скорее выражают некоторую бытовую или социальную общность, чем неповторимую индивидуальность. Имеются и подчеркнуто собирательные персонажи, продолжающие собирательные образы ранних поэм и ряда стихотворений. Например, весь цыганский колхоз. Или тот народ, который бочком стоял на пароме. Или даже базарная площадь:

Площадь залита народом,

Площадь ходит хороводом,

Площадь до краев полна,

Площадь пляшет, как волна.

Опять перекличка и контраст с собирательными персонажами Заболоцкого.

Структура внутреннего сюжета включает в себя совместное движение всех этих персонажей, разной степени индивидуализации и коллективности. Именно в этой поэме впервые развернулась многосторонность и движения народного сознания, и средств его воспроизведения поэтом. Правда, есть и элемент рассудочного подталкивания. Но есть и подлинное собственное движение разных психологии, их оркестровки. Подчас углубленное проникновение именно в данный характер, а точнее — психологическое состояние. Обычно это проникновение осуществляется не путем изображения переживаний человека изнутри, в его собственной рефлексии, а как бы извне, исходя из того, что можно заметить снаружи. И тут опять Твардовский умеет находить неожиданные озаряющие и проникающие детали. «Переобулся Моргунок, // И легче на душе» (конец гл. 8). Кто бы это мог подметить, кроме Твардовского. Самый простой процесс сосредоточения на каком-то малом и нужном деле при¬носит душевное облегчение в момент крайнего напряжения, изнеможения, отчаяния, и это характерно именно для этого хозяйственного, терпеливого, внутренне душевно стойкого человека, крестьянина, мечтателя Никиты Моргунка. Но отчасти и для каждого человека в такие кризисные минуты. Дальше, в главе 11 выразительность деталей усиливается искусством контекста, изображением предшествующего бега, изнеможения, перевернув¬шейся вверх головами травы и кустов, и последующей естественной и как бы незначительной репликой мальчика, его словесным жестом — «Дядь, вставай, а дядь! Вставай, пойдем». В поэме происходит расширение самого круга психологического анализа путем анализа контекста, сопряженности движения переживаний, поведения всех лиц и главного героя.
 

Перейти на страницу ->  1  2  3  4