Война лейтенанта

А героизм с моей точки зрения, есть прежде всего понятие глубоко нравственное, неадекватное ни дерзости, ни храбрости, ни отваги. Для его проявления необходимо личное решение, мобилизация всех духовных сил не по приказу извне, а по требованию изнутри, по велению собственной совести, почему к нему неприменимы никакие прилагательные: ге роизм не может быть ни советским, ни французским, ни христианским — он всегда только деяние личности. Он основан на человеческом достоинстве и торжестве духовности побеждающей естественный страх. Проявление героизма есть миг наивысшего взлета, заложенной в человеке нравственности, ее взрыв, во имя которого человек отрицает собственную жизнь во имя торжества духа, недаром Даль называет героя “самоотверженцем”. Героизм — мгновение самоотвержения, великая победа духа над плотью.

(из очерка Б.Васильева "Героическая трагедия" )

Гнетущее, тяжелое чувство охватывало воинов, отходивших с оружием в руниах на восток. Каждый шаг назад болью, отдавался в сердце, проходя через города и деревни, нестерпимо стыдно было глядеть в глаза женщин и детей, с немым вопросом, с надеждой и мольбою смотревших на своих защитников. С каждым шагом назад все сильнее давило душу ...
    ...ненависть и тревога, — как в огненной печи, медленно; и постепенно переплавлялись в душе человека, - образуя новый сплав-особой твердости—каменное упорство в бою, стальную решимость стоять насмерть и любой ценой..,: остановить врага. Так на горьких путях неудач и поражений...-возникала в людских сердцах великая, непреклонная воля к победе.
     Именно в эти черные, полные горечи дни отступления в наших войсках родилась легенда о Брестской крепости. Трудно сказать, где появилась она впервые, но, передаваемая из уст в уста, она вскоре прошла по всему тысячекилометровому фронту от Балтики до причерноморских степей..
     Это была волнующая легенда. Рассказывали, что за сотни-километров от фронта, в глубоком тылу врага, около города Бреста, в стенах старой русской крепости, стоящей на самой границе СССР, уже в течение многих дней и недель героически сражаются с врагом наши войска.

Говорили, что противник, окружив крепость плотным кольцом, яростно штурмует ее, но при этом несет огромные потери, что ни бомбы, ни снаряды не могут сломить упорства крепостного гарнизона и что советские воины, обороняющиеся там, дали клятву умереть, но не покориться врагу и отвечают огнем на все предложения гитлеровцев о капиуляции.
И легенда о Брестской крепости в то время оставалась только легендой. Не, полная волнующей героики, эта легенда была очень нужна людям. В те тяжкие, суровые дни отступления она глубоко проникала в сердца воинов, воодушевляла их, рождала в них бодрость и веру в победу. И у многих, слышавших тогда этот рассказ, как укор собственной совести, возникал вопрос: “А мы? Разве мы не можем драться так же, как они там, в крепости?-Почему мы отступаем?” : Бывало, что в ответ на такой вопрос, словно виновато подыскивая для самого себя оправдание, кто-то из старых солдат говорил: “Все-таки крепость! В крепости обороняться сподручнее. Стены, укрепления, пушек, наверно, много. Вот и дерутся так долго”.
Даже весь внешний облик Брестской крепости был каким-тo удивительно невоенным. Земляные валы уже давно поросли травой и кустарником. Повсюду огромные многолетние тополя высоко вздымали свои густые зеленые кроны. Вдоль берега Му хавца и обводных каналов пышно росли сирень и жасмин, наполнявшие весной пряным запахом всю крепость, и плакучие ивы низко склоняли ветви над темной спокойной водой. Зеле ные газоны, спортивные площадки, крепостной стадион, аккуратные домики командного состава, дорожки, посыпанные песком, яркие цветы на клумбах, посаженные заботливыми ру ками жен командиров, звонкие голоса играющих тут и там детей — все это, особенно в летнее время, придавало крепости совсем мирный облик. Если бы не часовые у туннелей крепостных ворот, не обилие людей в красноармейской форме в крепостном дворе, если бы не пушки, рядами стоявшие на бетонированных площадках, этот зеленый уголок скорее можно было бы принять за парк, чем за военный объект.

(из романа С.С.Смирнова "Бресткая крепость")

    ...у входа в подвал стоял невероятно худой, уже не имевший возраста человек. Он был без шапки, длинные седые волосы касались плеч. Кирпичная пыль въелась в перетянутый ремнем ватник, сквозь дыры на брюках виднелись голые, распухшие, покрытые давно засохшей кровью колени. Из разбитых, с отвалившимися головками сапог торчали чудовищно раздутые черные отмороженные пальцы. Он стоял, строго выпрямившись, высоко вскинув голову, и не отрываясь смотрел на солнце ослепшими глазами. И из этих немигающих пристальных глаз неудержимо текли слезы.
     И все молчали. Молчали солдаты и офицеры, молчал генерал. Молчали бросившие работу женщины вдалеке, и охрана их тоже молчала, и все смотрели сейчас на эту фигуру, строгую и неподвижную, как памятник. Потом ге-.нерал что-то негромко сказал.
     — Назовите ваше звание и фамилию,— перевел Свицкий.
     — Я — русский солдат.

Голос прозвучал хрипло и громко, куда громче, чем требовалось: этот человек долго прожил в молчании и уже плохо управлял своим голосом. Свицкий перевел ответ, и генерал снова о чем-то спросил.
     — Господин генерал настоятельно просит вас сообщить свое звание и фамилию...
     Голос Свицкого задрожал, сорвался на всхлип, и он заплакал и плакал уже не переставая, дрожащими руками размазывая слезы по впалым щекам.
     Неизвестный вдруг медленно повернул голову, и в генерала уперся его немигающий взгляд. И густая борода чуть дрогиула в странной торжествующей насмешке:
— Что, генерал, теперь вы знаете, сколько шагов в русской версте?
     Это были последние его слова. Свицкий переводил еще какие-то генеральские вопросы, но неизвестный молчал, по-ирежнему глядя на солнце, которого не видел.
      Подъехала санитарная машина, из нее поспешно выскочили врач и два санитара с носилками. Генерал кивнул, врач и санитары бросились к неизвестному. Санитары раскинули носилки, а врач что-то сказал, но неизвестный молча отстранил его и пошел к машине.

     Он шел строго и прямо, ничего не видя, но точно ориентируясь по звуку работавшего мотора. И все стояли на своих местах, и он шел один, с трудом переставляя распухшие, обмороженные ноги.
     И вдруг немецкий лейтенант звонко и напряженно, как на параде, выкрикнул команду, и солдаты, щелкнув каблуками, четко вскинули оружие «на караул». И немецкий генерал, чуть помедлив, поднес руку к фуражке.
     А он, качаясь, медленно шел сквозь строй врагов, отдававших ему сейчас высшие воинские почести. Но он не видел этих почестей, а если бы и видел, ему было бы уже все равно. Он был выше всех мыслимых почестей, выше славы, выше жизни, выше смерти.

Страшно, в голос, как по покойнику, закричали, завыли бабы. Одна за другой они падали на колени в холодную
апрельскую грязь. Рыдая, протягивали руки и кланялись до земли ему, последнему защитнику так и не покорившейся крепости.
     А он брел к работающему мотору, спотыкаясь и оступаясь, медленно передвигая ноги. Подогнулась и оторвалась подошва сапога, и за босой ногой тянулся теперь легкий кровавый след. Но он шел и шел, шел гордо и упрямо, как жил, и упал только тогда, когда дошел.
     Возле машины.
     Он упал на спину, навзничь, широко раскинув руки, подставив солнцу невидящие, широко открытые глаза. Упал свободным и после жизни, смертию смерть поправ.

(отрывок из романа Б.Васильев "В списках не значился")